Едва ли не сразу после появления первой книги, а после «Четок» и «Белой стаи» в особенности,  стали говорить о «загадке Ахматовой». Сам талант был очевидным,  но непривычна, а значит, и неясна была его суть, не говоря уже о некоторых действительно загадочных,  хотя и побочных свойствах.  «Романность»,  подмеченная критиками,  далеко не все объясняла.  Как  объяснить, например,  пленительное  сочетание  женственности  и хрупкости с той твердостью и отчетливостью рисунка,  что свидетельствуют о властности и незаурядной,  почти жесткой воле? Сначала хотели эту волю не замечать, она достаточно  противоречила  «эталону  женственности».   Вызывало   недоуменное
восхищение и странное не многословие ее любовной лирики,  в которой страсть походила на тишину предгрозья и выражала себя обычно лишь  двумя  —  тремя словами,  похожими на зарницы, вспыхивающие за грозно потемневшим горизонтом.
Но если страдание любящей души так неимоверно — до молчания,  до потери
речи — замкнуто и обуглено,  то почему так огромен, так прекрасен и пленительно достоверен весь окружающий мир?
Дело, очевидно,  в том,  что,  как у любого крупного поэта, ее любовный роман, развертывавшийся в стихах предреволюционных лет, был шире и многозначнее своих конкретных ситуаций.
В сложной музыке ахматовской лирики,  в ее едва мерцающей глубине, в ее убегающей от глаз мгле,  в подпочве, в подсознании постоянно жила и давала о себе знать особая,  пугающая дисгармония,  смущавшая саму Ахматову. Она писала впоследствии в «Поэме без героя»,  что постоянно слышала непонятный гул, как бы некое подземное клокотание, сдвиги и трение тех первоначальных твердых пород,  на которых извечно и надежно зиждилась жизнь,  но  которые стали терять устойчивость и равновесие.
Самым первым предвестием такого тревожного ощущения  было стихотворение «Первое возвращение» с его образами смертельного сна,  савана и погребального звона и с общим ощущением резкой и бесповоротной перемены,  происшедшей в самом воздухе времени.
В любовный роман Ахматовой входила эпоха — она по-своему  озвучивала  и переиначивала стихи,  вносила  в них ноту тревоги и печали,  имевших более широкое значение, чем собственная судьба.
Именно по  этой причине любовная лирика Ахматовой с течением времени, в предреволюционные, а затем и в первые послереволюционные годы, завоевывала все  новые  и  новые читательские круги и поколения и,  не переставая быть объектом восхищенного внимания тонких ценителей,  явно выходила из,  казалось бы,  предназначенного ей узкого круга читателей. Эта «хрупкая» и «камерная»,  как ее обычно называли, лирика женской любви начала вскоре, и к всеобщему  удивлению,  не менее пленительно звучать также и для первых советских читателей — комиссаров гражданской войны и работниц в красных  косынках.  На  первых  порах  столь странное обстоятельство вызывало немалое смущение — прежде всего среди пролетарских читателей.
Надо сказать,  что  советская  поэзия  первых лет Октября и гражданской войны, занятая грандиозными задачами ниспровержения старого мира, любившая
образы и мотивы,  как правило, вселенского, космического масштаба, предпочитавшая говорить не столько о человеке,  сколько о  человечестве  или  во всяком случае о массе, была первоначально недостаточно внимательной к микромиру интимных чувств,  относя их в порыве революционного  пуританизма  к разряду социально небезопасных буржуазных предрассудков. Из всех возможных музыкальных инструментов она в те годы отдавала предпочтение ударным.
На этом  грохочущем фоне,  не признававшем полутонов и оттенков,  в соседстве с громоподобными маршами и «железными» стихами первых пролетарских поэтов,  любовная  лирика  Ахматовой,  сыгранная  на засурденных скрипках, должна была бы,  по всем законам логики,  затеряться  и  бесследно  исчезнуть…
Но этого не произошло. Молодые читатели  новой,  пролетарской,  встававшей на социалистический путь Советской России,  работницы и рабфаковцы,  красноармейки и красноармейцы — все эти люди,  такие далекие и враждебные самому миру, оплаканному в ахматовских стихах,  тем не менее заметили и  прочли  маленькие,  белые,
изящно  изданные  томики ее стихов,  продолжавшие невозмутимо выходить все эти огненные годы.